Литературная энциклопедия - клопшток

Фридрих Готлиб [Friedrich Gottlieb Klopstock, 1724—1803]— поэт, который начинает период высшего расцвета немецкой лит-ры XVIII в. К. — выдающийся лирик, создатель иррационалистического течения в немецкой буржуазной культуре нового времени, враг Готтшеда (см.), кумир молодых штюрмеров (см. «Sturm und Drang»), благоговейно чтивших в лице поэта патриарха немецкой «национальной» лит-ры. Живя в эпоху значительного подъема культуры немецкого бюргерства, К. отражает в своих произведениях все те противоречия, к-рые сопутствовали росту названной культуры, развивавшейся в условиях враждебного социально-политического окружения. В этом смысле весьма характерна лит-ая история монументальнейшего создания К. — поэмы в гекзаметрах «Der Messias» (Мессиада, 1745—1773). Еще на школьной скамье ознакомившись с Мильтоном (см.), К. задумал религиозную эпопею в духе «Потерянного рая». Знаменателен уже самый факт обращения к Мильтону, поэту английской революции, свидетельствовавший о сдвигах, происшедших в классовом сознании передовых групп немецкой буржуазии. Но т. к. последняя была еще слишком незрелой, слишком слабой для активной революционной борьбы со «старым порядком», то К. не мог возвыситься до мятежного пафоса английского поэта, ограничившись усвоением ряда особенностей его поэтического письма. Только в очень редких случаях в поэме звучат нотки социально-политического протеста, как напр. в сцене страшного суда (песнь 18),  где наряду с «жителями крытых мхом хижин» осуждаются «обитатели золоченых дворцов», «позор человечества» — «преступные монархи». Библия, бывшая в XVII в. знаменем буржуазной революции, в XVIII в. в условиях немецкой действительности не могла играть подобной роли, поскольку немецкий пиетизм, в отличие от пуританства, не был силой, враждебной самодержавию. Доминирующая в «Мессиаде», этом крупнейшем лит-ом памятнике германского пиетизма, идея покорности высшей, недоступной человеческому рассудку мудрости не могла надолго увлечь бюргерскую аудиторию, постепенно освобождавшуюся от влияния пиетистской идеологии, чем и объясняется падение интереса ко 2-й части поэмы, прошедшей почти незамеченной. Характерно, что герои поэмы (Христос и его приближенные, падший ангел Аббадона и др.) по существу чрезвычайно пассивны, они не столько действуют, сколько следят за действием, уподобляясь неподвижным зеркалам, отражающим вне их растущее движение. Любимый прием Клопштока — заставить своего героя, застывшего в экстазе,  Иллюстрация: Титульный лист 1-го изд. трех начальных песен «Мессиады»  повествовать в гимнической форме о происходящих событиях. В период создания «Мессиады» К. не покидал интерес к сюжетам из священного писания, о чем свидетельствуют его трагедии: «Adams Tod» (Смерть Адама, 1757), «Salomo» (Соломон, 1764) и «David» (Давид, 1772), в к-рых воплощается все та же идея смирения, осложняемая создающей трагическую ситуацию проблемой своеволия. Мудрость трагедии «Давид» заключена в словах пророка Натана: «Отречемся от посягательств на волю судии». Здесь же мы встречаемся с популярным в эпоху Барокко мотивом бренности человеческого «я», приравниваемого праху, тлену (Натан: «Мы прах! что пред тобой, всемогущий бог, человек, сын Адама»! Давид: «О, гордость безумного, несчастного праха!)». В трагедии «Соломон» возникает предвосхищающий Фауста Гёте образ мудреца, разочаровавшегося в познавательных способностях рассудка и восклицающего: «Я устал предаваться изысканиям! Я устал ползать по лабиринту мысли и не находить света, ничего, что бы походило на истину!» Это — первые вспышки немецкого иррационализма XVIII в. Связанные общностью проблем и лит-ого источника, библейские произведения К. (включая «Мессиаду») образуют как бы некоторый завершенный пласт творчества поэта. Сюда следует также отнести и его многочисленные духовные песнопения. Другой пласт составляют произведения, могущие быть названными патриотическими — драматическая трилогия: «Hermannsschlacht» (Битва в Тевтобургском лесу, 1769), «Hermann und die Fursten» (Арминий и князья, 1784), «Hermanns Tod» (Смерть Арминия, 1787), — оды, в которых К. пытается не только реабилитировать немецкую культуру раскрытием ее огромного исторического значения, но и воссоздать дух древнегерманской поэзии, интерес к к-рой, по его мнению, должен вытеснить склонность отечественных писателей к традициям античной лит-ры. Чрезвычайная популярность К. в период «Бури и натиска» в большой степени основывалась на его энтузиастическом культе национальной старины, к-рый импонировал передовым представителям немецкого бюргерства, по мере своего подъема все более интересовавшегося культурно-исторической генеалогией Германии. А поскольку хранителем классических традиций был известный своим придворным сервилизмом Готтшед, антиклассические выступления К., — дающего в оде «Furstenlob» [1775]клятву «никогда не осквернять музу придворной лестью», — имели значение скрытой политической демонстрации. Неслучайно в бардитах [от Barditus (см.)]— так К. назвал свои драмы, посвященные истории полководца Арминия (Hermann), вождя херусков — римская государственность символизирована топорами палачей, римляне названы рабами тирана, германцы же противопоставлены им в качестве свободного, не знающего гнета тирании племени,  а их вождь — Арминий — показан тираноборцем, врагом императорского самодержавия. В «Битве в Тевтобургском лесу» впервые прозвучал крылатый лозунг: «Кровь тиранов за святую свободу!», имевший такой шумный успех в среде молодых штюрмеров. Тираноборческие настроения, слабо намеченные в «Мессиаде» и гораздо более резко в трилогии об Арминии, в 1788 перерастают в восторженное приятие Великой французской революции, к-рой К. посвящает ряд замечательных стихотворений (оды: «Die Etats generaux», 1788, «Sie und nicht wir», 1790, «Der Freiheitskrieg», 1792, и др.). Ни один немецкий поэт не откликнулся так бурно на события во Франции, как 65-летний К. Если обстановка первых десятилетий его творчества подсказывала ему создание пассивных образов «Мессиады», то теперь, став свидетелем открытой борьбы французской буржуазии с абсолютизмом, он словно перерождается, начинает славить революционное действие, поднимаясь до такого пафоса, что обращает на себя внимание Конвента, присваивающего ему звание гражданина Французской республики. Но восхваляя борьбу французских революционеров, К. в то же время со скорбью сознает, что немецкая буржуазия слишком слаба для того, чтобы последовать их примеру. «Франция завоевала себе свободу, — восклицает он, — это величайшее дело века, достигающее вершин Олимпа. О, Германия, неужели ты в своей жалкой ограниченности не можешь  Иллюстрация: П. Бендиксен. Иллюстрация к «Смерти Арминия» Клопштока [1823]  постигнуть этого» (ода «Sie und nicht wir»). Однако и сам Клопшток не смог до конца преодолеть в себе эту проклинаемую им «жалкую ограниченность» немецкого бюргерства, заставившую его в период якобинского террора отшатнуться от революции, определить свою недавнюю преданность ей как заблуждение (оды «Mein Irrthum», 1793, «Mein Gram», 1796, и др.). Половинчатость, проявленная К. в области политической, — результат недостаточной зрелости немецкой буржуазии. Ей отдали дань в той или другой степени все лучшие представители немецкой буржуазной культуры XVIII в. Интересно проследить, как эта неспособность до конца преодолеть враждебную стихию определяет творческую практику К., хотя бы его борьбу с классицизмом. Исходя из своей иррационалистически-националистической концепции, он высказывается против подражания древним (программная ода «Hugel und Hain», 1767), проповедует освобождение стиха от античной метрики (свободные ритмы), объявляет войну античной мифологии, стремясь ее вытеснить древнегерманской (большая часть мифологических образов К. почерпнута им из «Эдды» — названная ода и др.), противопоставляя свою трилогию об Арминий образцам классической драматургии, пытается наметить в ней форму чисто германского драматического действия, и вместе с тем он во всех своих пьесах соблюдает аристотелевские единства, сохраняет фигуры вестников, в лирике не перестает культивировать античные размеры (ода «Sponda», 1764, и др.) и т. п. Тяга к «освобожденной» от законов рационалистической поэтики форме сталкивается в творчестве К. с приятием классических норм, «рассудочных», по терминологии иррационалистов. Это роднит К. с поэтами эпохи Барокко, с к-рыми у него вообще много точек соприкосновения. Так, характернейшую черту поэтического стиля К. составляет экстатизм. Подобно Грифиусу (см.) К. увлекаем потоком не связанных рассудком ощущений, нередко принимающих гиперболические очертания. Его чувства всегда до крайности напряжены, он не повествует, но воспевает («Мессиада» — собрание гимнов), не развертывает цепь логических умозаключений, но обрушивает на читателя взволнованную, иногда почти бессвязную, иногда пророчески темную речь. В этом — корни его своеобразного синтаксиса (разрыв периодов, частые инверсии, связки вводимых одно в другое придаточных предложений, употребление главного предложения в виде придаточного, опущение члена, употребление des absoluten Komparativi и пр.), подвергавшегося нападкам со стороны тогдашних кларистов-классиков. Нередко (новая черта сходства с поэтами Барокко) экстатизм К. перерастает в визионизм («Мессиада»: видение Адама — песни 18 и 19, ода «Wingolf», 1747, и др.) или в чаяние уводящей в бесконечное смерти (ода «Die Braut», 1749, и др.). Порыв в бесконечное, создающий в «Мессиаде» величественные  картины межпланетных пространств, прорезаемых стремительным, «подобным мысли», полетом духов, в большой мере — результат его склонности ко всему грандиозному. Так, славословя Великую фран цузскую революцию, он себя ощущает не только политиком, но и художником, безмерно радующимся величественному зрелищу. Недаром о революции К. говорит языком персонажей «Мессиады», созерцающих грандиозные космические катаклизмы. Любовь к грандиозному была одной из типичных черт лит-ры Барокко. И так же как у К., она там соединялась с признанием ничтожности окружающей жизни. Нередко это являлось выражением своеобразного протеста передовых представителей буржуазии, мечты к-рых о большом деле разбивались о неподвижность кое-где начинавшего загнивать классового быта. В известной степени под этим углом зрения следует рассматривать некоторые тенденции «Мессиады». И наконец о драмах К.: будучи по характеру своей одаренности лириком (К. — один из гениев немецкой Erlebnislyrik), он не сумел создать ни одной пьесы, в нужной мере приспособленной к сценическому воплощению, его драмы лишены динамичности, чересчур разговорны, однако их значение в том, что в них К., игнорируя поэтику Готтшеда, пытается возродить «синтетическое действо», к к-рому в эпоху Барокко пришла католическая драматургия. В трилогии об Арминии мы имеем опыт новейшей оратории, обнимающей музыку, пение, — хоровое и сольное (гимны бардов: гимн Водану, песнь о деяниях предков, песнь войны и пр.), прозаический диалог и элементы мимической игры. Типологическая близость творчества К. к лит-ре Барокко не случайна. В дни К., как и в эпоху Барокко, развитие буржуазной культуры, чреватое кризисными состояниями, шло путем сложных противоречий, взрывавших уравновешенную цельность буржуазного мировоззрения (см. «Немецкая литература»). В 1774 К. выпустил прозаическое сочинение «Die deutsche Gelehrtenrepublik» (Немецкая республика ученых), в к-ром он излагает свои мысли о поэзии, науке, религии и пр. Библиография: I. На русск. яз.: Мессиада, проз. перев. А. Кутузова, 2 чч., М., 1785—1787 (изд. 2-е, 4 чч., М., 1820—1821); То же, перев. в стихах С. И. Писарева, 3 чч., СПБ., 1868; Смерть Адама, перев. В. Филимонова, М., 1807; Гербель Н. В., Немецкие поэты в биографиях и образцах, СПБ., 1877 (отрывки из «Мессиады»: Песнь неба, перев. П. Шкляревского; Аббадона, перев. В. А. Жуковского; Герман и Туснельда. Ранние гробницы, стих., перев. А. Соколовского). Оды: «Они, не мы» и «Освободительная война», «Хрестоматия по истории революционного движения Западной Европы», Ц. Фридлянда и А. Слуцкого, изд. 5-е, Гиз, 1928. Klopstock und seine Freunde, hrsg. von Klamer-Schmidt, 2 Bde, 1810; Samtliche Werke, 1844; Briefe von und an Klopstock, hrsg. von Lappenberg, 1867; Auswahl von Muncker, 4 Bde, 1887. II. Munker Fr., Klopstock, Geschichte seines Lebens und seiner Schriften, 1888 (2 Aufl., Berlin, 1900); Petri F., Kritische Beitrage zur Geschichte der Dichtersprache Klopstocks, Greifswald, 1894; Strich F., Die Mythologie in der deutschen Literatur von Klopstock bis Wagner, Halle, 1910; Wohlert H., Das Weltbild in Klopstocks «Messias», Halle, 1915;  Pieper A., Klopstocks «Deutsche Gelehrtenrepublik», Marburg, 1915; Vietor K., Geschichte der deutschen Ode, Munchen, 1923; Schneider F., Die deutsche Dichtung vom Ausgang des Barock bis zum Beginn des Klassizismus, Stuttgart, 1924; Witzmann K., Klassizismus und Sturm und Drang in den Hermannsdramen Klopstocks, Jena, 1924; Jellinek M. N., Bemerkungen uber Klopstocks Dichtersprache, 1924; Schuchard G. C. L., Studien zur Verskunst des jungen Klopstock, 1927. Б. Пуришев