Литературная энциклопедия - изречение

законченное выражение определенного, преимущественно философского или практически-морального смысла в пределах минимального интонационного (фраза, период) или метрического (строфа) единства. Примеры: «Ничего слишком», «Познай самого себя». Социологическими предпосылками существования И. как самостоятельного жанра являются: статичность, канонизация форм отражаемой в И. культуры, позволяющая одним кратким намеком указать на существующие в ней отношения; слабая роль индивидуальности, всецело растворяющейся в типической идеологии включающего ее общественного класса, и достаточно высокая степень развития словесной культуры, создающая необходимые предпосылки для стилистического выделения жанра. Отсюда, с одной стороны, расцвет И. в культурах, вырастающих на базе застойных форм хозяйства и общественности (ср. значение жанра в лит-рах древнего и средневекового Востока, где он господствует почти во всех лит-ых формах, сильное развитие И. в лит-рах европейского средневековья), с другой — тяготение к этой лит-ой форме классов, благоденствие и самое существование к-рых связано со стабилизацией известных социально-экономических отношений, уже выявивших наличие в них противоречия, — в этом смысле особенно показательны И. землевладельческой аристократии античного рабовладельческого государства (расцвет гномы в греческой литературе VI в. до христ. эры) или расцвет И. в так наз. «восточном течении» немецкого романтизма начала XIX в.:  Рюккерт, «Западно-восточный диван» Гёте и др. Охранительная установка последнего произведения, ясно сформулированная в вводном стихотворении «Hegire» (Книга певца), определяет характер И. позднего Гёте; обращение к мудрости Востока и форме восточного И. означает в «Диване» попытку противопоставления подвижной морали развивающегося капиталистического общества — «неподвижности» морали Востока, сложившейся в недрах патриархального быта. В эпохи роста индивидуалистических настроений обезличенное, часто анонимное И. уступает место мысли, обычно понятной лишь в общем контексте творчества автора («Мысли» Гейне), часто деканонизируясь в ярко индивидуалистические формы фрагмента и парадокса. Личный характер носят напр. сборники И. идеологов французской феодальной аристократии XVII в. — Ла Рошфуко (ср. с этим расцвет в том же классе и в ту же эпоху интимных форм мемуарной лит-ры, как напр. дневника); индивидуалистические тенденции ранней немецкой романтики находят себе выражение в культивировании фрагмента (см.) — Фр. Шлегель, Новалис; индивидуалистические настроения конца XIX в. характеризуются расцветом парадокса (см.) — Ницше, Уайльд. С другой стороны, в эпохи обострения классовой борьбы «мудрость отцов» — нашедшая себе выражение в И. идеология сходящего с исторической арены класса — вызывает отталкивание со стороны нового, претендующего на гегемонию класса; форма И. становится достоянием пародии (И. Панглосса в «Кандиде» Вольтера). Формы И. в значительной степени характеризуются стремлением дать сжатое и в то же время исчерпывающее, подводящее итог длительному социальному опыту определение предмета. Для И. наиболее типичны фигуры: перечня («Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути корабля среди моря, пути змеи на скале и пути мужчины к женщине» — Притчи Соломона); риторического накопления («Не утолить океан притоками, топливом — пламя, жизнью всех созданных — смерть, лаской любовной — жену» — Панчатантра); доказательства от противного («Пусть будет, что росинки утра останутся и днем... Но кто же будет верить мужчины чувствам» — Исэ Моногатари); эллипсиса («Ничего слишком» — Солон); риторического вопроса («Вволю он не поест и сонный глаз не смыкает; сам свое тело продав, счастлив ли царский слуга» — Двадцать пять рассказов Веталы); противопоставления («Псу живому лучше, нежели мертвому льву» — Екклезиаст) и др. Не менее характерны для И. тропы, сравнения («Как хочешь, люби осторожно, — нещадны людей языки. Так розу  сорвать невозможно, шипом не поранив руки» — Саади) и метафоры («Не мечите бисера перед свиньями, ибо они попрут его ногами» — Евангелие). — При развитии описательных элементов сравнение может разрастаться в сценку («В жилище хожу, в жилище хожу я Лейлы, целую я там то ту, то другую стену. Но любит душа не стены того жилища, а любит душа того, кто живал в жилище» — Тысяча и одна ночь) и даже действенную фабулу («„Встань, о друг, возьми на миг лишь бремя бедности моей. Я же в этот миг единый смертный твой вкушу покой“. Так, по кладбищу блуждая, нищий мертвому сказал. Тот в ответ не шелохнулся, — смерть приятней нищеты» — Панчатантра). Здесь уже И. перерастает в аполог или притчу. Мнемотехнические соображения способствуют тяготению И. к метрической (характерен выбор замкнутых, допускающих пуэнтировку конца строфических форм — дистих, четверостишие, шьлока и т. п.) или хотя бы ритмизованной прозаической форме, к анафоре и эпифоре, рифме, аллитерации и т. п. Максимальный лаконизм выражения достигается игрой слов, особенно излюбленной на Востоке, при которой одно словосочетание получает несколько значений. Изречение раскрывается таким образом как жанр существенно риторический; отсюда — легко осуществляемое обособление в самостоятельные И. риторически заостренных элементов больших форм (ср. использование в качестве И. гномических элементов античной трагедии, дидактических шьлока «Махабхарата», отрывков философских систем: «Все течет» — Гераклита, «Это — ты» — Упанишад и т. п.). Отграничение И. от близких к нему малых форм представляется довольно затруднительным: можно указать, что от эпиграммы И. отличает отсутствие полемической установки, от лозунга — отсутствие агитационного действенного момента, от научной формулы — отсутствие связи с системой каких-либо доказательств, от «крылатого словца» и поговорки — законченность выраженного в И. смысла. Впрочем границы между И. и родственными жанрами очень текучи. Так, постоянно можно наблюдать втягивание индивидуальных мыслей в круг И. и обратно: циклизация И. происходит обыкновенно путем объединения их вокруг вымышленной или исторической индивидуальности (дистихи Катона, Притчи Соломона, Премудрость Иисуса сына Сирахова, Евангелие и т. д.). В качестве почти обязательного элемента И. входит в состав большинства форм дидактической лит-ры — басни, где оно обычно заостряет «нравоучение», вопросоответных и повествовательных форм: провести границу между обрамленным сборником И. и дидактическим романом во многих случаях весьма затруднительно.  В понятие И. войдут также малые формы дидактической и философской поэзии, определение к-рых часто не включает никаких отличительных признаков от И. — апофтегма, гнома, афоризм, максима, сентенция и т. п.; в области фольклора под понятие И. подойдет пословица (частично). Заключая в себе «мудрость веков» и являясь часто формулой, в к-рой сконцентрирован социальный опыт целой исторической формации, изречение также существенно отличается от афоризма или «мысли», развитие которых предполагает заметную текучесть социального быта и высокую степень развития индивидуальности. Афоризм или «мысль» всегда глубоко личны, тогда как наиболее чистым видом И. являются анонимные И. Далек от И. и парадокс, обычно связанный с эпохами интенсивной ломки устоявшихся социально-экономических отношений. Выставляя противоречащие общепринятым началам положения, парадокс тяготеет к «единичному», не ставшему еще общераспространенным. С противоположной тенденцией мы чаще всего встречаемся в изречении, функция которого большей частью носит охранительный характер. R. S.